На дворе мелодия Апрельской капели и тополёвый запах. Просыпается очередная послевоенная весна - мирная, спокойная, желанная. И я уже который раз иду в Центральный Дом авиации имени М. В. Фрунзе, что на Красноармейской улице в Москве. Иду на встречу с экспонатами с волнением в душе, как на встречу с родным человеком, с которым давно не виделся. Иду и с надеждой думаю: "Может, мне снова повезёт и я ещё что-нибудь узнаю о судьбе какого-то героя?"

Вхожу в зал. Здесь, как во всяком музее, - экспонаты. Их много, и каждый, будто мудрый старец, повествует о давно минувшем. Одни из них выкладывают всё начистоту, другие что-то таят, о чём-то умалчивают. И потому, наверное, подойдя к любому из них, я всегда думаю: "А что ещё за тобой таится кроме того, что о тебе уже знают и рассказывают экскурсоводы?" Ведь человеческая героика широка, что море, высока, что небо.

Вот фотография. Она опубликована ещё в 1944 году. С неё во весь рот улыбается трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб. За спиной его виден самолёт - истребитель Ла-5. По правой стороне фюзеляжа белилами выведено: "От колхозника Конева Василия Викторовича".

Экскурсовод коротко говорит о том, что поведал ему экспонат: о колхознике Коневе, о том, что сделал на его самолёте Иван Кожедуб. А мне почему-то не верится, что экспонат открылся начистоту, поведал всё без утайки. Но как заставить его заговорить о большем?

По опыту знаю, что надпись на фюзеляже бывает с обеих сторон. Здесь, на правой, сказано, на чьи средства приобретён этот самолёт. А на левой стороне должно быть указано, кому из лётчиков или в знак чего была подарена боевая машина. Но как увидишь эту левую сторону, если самолет сфотографирован только справа. Это меня волнует, и волнует не случайно.

Ещё в войну мне доводилось встречаться с капитаном Георгием Коневым с Брянского фронта. Много тогда хорошего я о нём слышал. Не его ли отец этот колхозник? Не почему тогда он доверил свой самолёт не сыну? Одни за другим возникают вопросы. И не простое любопытство разбирает меня, а какое-то неотступное желание узнать, о чём молчит экспонат, желание раскрыть его тайну и рассказать о ней.

Я в Библиотеке имени Ленина. Газеты тех дней рассказали мне, что на другой стороне фюзеляжа надпись: "Имени Героя Советского Союза Подполковника Конева Г. Н.". Рассказали, что Василий Викторович Конев, подаривший самолёт, - родственник Георгия Конева.

А затем я в архиве Министерства обороны. Передо мной письмо командующего 6-й Воздушной армией генерала Полынина. В Марте 1943 года оно пришло командующему Военно - Воздушными силами Красной Армии генерал - полковнику Новикову.

"Прошу вас, - писал Полынин, - ходатайствовать перед правительством об установлении персональной пенсии семье подполковника Георгия Николаевича Конева". Внизу приписка мелким чётким почерком: "Г. Н. Конев - выдающийся советский лётчик. Скромнейший из скромных, талантливейший офицер. Изумительный организатор партийной работы. Таким я его знал с 1938 года по совместной службе в авиаполку в Смоленске". Подпись неразборчива.

Читаю другие документы, разговариваю с однополчанами, и передо мной всё больше раскрываются страницы жизни этого незаурядного человека. И я точно сам вижу погожий Июньский день 1938 года и учебный воздушный бой истребителей над окраиной Смоленска.

На старт тогда пришёл высокий, подтянутый, с большими весёлыми глазами, русый человек. Он спросил, где командир полка, и, подойдя к нему твёрдым широким шагом, представился:

Товарищ майор! Старший лейтенант Конев прибыл во вверенный вам полк для прохождения дальнейшей службы!

У командира полка майора Старикова на груди были ордена Ленина и Красного Знамени. Он подал жилистую сильную, как и у Конева, руку и, указывая на новенький орден прибывшего, спросил:

Доброволец?

Доброволец.

Значит, китайский народ защищал? Это хорошо.,. Ну пойдём, перекурим, поговорим.

Они отошли в тень от санитарной машины. И что взбрело в голову молодому командиру полка Алексею Старикову? Только после перекура произошла сцена, похожая на встречу Тараса Бульбы с его старшим сыном Остапом. Помните: Тарас вместо приветствия вдруг стал пробовать, какой он есть в кулаке. "Получив изрядно тумаков, почувствовал в нём казака и только тогда стал им восхищаться".

Стариков, вместо того чтобы отправить Конева на отдых, а завтра попробовать, какой он есть в воздухе, не стерпел. Облачил новичка в чужую кожанку и шлем. И вот 2 И-15 взметнулись в небо и давай кружиться, кувыркаться вроде коршунов, не поделивших чего-то.

Моторы самолётов то сердито ревели, то притихали и ещё пуще ревели. Это командир и подчинённый, почти как у Гоголя, "друг другу насаживали тумаки и в бока, и в поясницу, и в груды".

Конев носился в этом воздушном вихре, позабыв и о жене, и о маленьком сыне, сидевших на чемоданах в штабе полка... Приземлились. В тот же день "новобранец" был зачислен помощником командира 2-й эскадрильи, а вскоре стал её командиром.

Время летело как птица. Разнотравье аэродрома, отливавшее золотом лютиков, запестрело цветами клевера, донника, горошка. Август давал о себе знать. Полк летал ночью.

Жена Конева, невысокая, ладная спортсменка, провожая на ночные полёты мужа, бросала на него лучистый взгляд, шутила:

Не забудь талисман, Жора!

Талисманом она называла бутерброд, без которого не отпускала мужа.

Ты, Настя, спи. А то я замечаю, как у меня ночные полёты, так в нашем окошке всю ночь свет не гаснет, - уговаривал Георгий жену, не особенно надеясь на успех.

Да, таков уж никем не писанный закон, по которому живут жёны и матери лётчиков. Особенно истребителей. Играют ли они у дома с детьми, идут ли по авиагородку - взор их в воздухе, думы на аэродроме. Кто знает, как он там взлетит, как сядет? Не столкнётся ли в воздушном бою, на полигоне? Вон с какой высоты камней летит на щит, стреляет по нему. А как знать, успеет ли вывести самолёт из пике? Не врежется в землю? Такое ведь бывает. Оттого Настя и ночник не гасит. Сидит у кроватки сына и вышивает или читает пьесу, готовит роль. Всё на душе легче, и рассвет как-то скорее приходит...

Да разве только Настя не гасит ночник? Разве спят жены и матери других, которые сегодня на ночных? Пройди-ка по авиагородку и по свету в окнах сразу узнаешь, кто на полётах...

Накануне войны полк первым перевооружился. Он получил новые истребители Як-1. Георгий Конев, быстро освоив новую машину, стал одним из слушателей созданных курсов. На курсы приехали немолодые, опытные лётчики. Каждому хотелось поскорее вылететь на "Яке", отработать технику пилотирования в боя. Но в первых полётах чувствовалась неуверенность, путаница в рычагах, кнопках.

Не по душе Коневу старинка. Машины новые, сложные, а методы обучения старые. Как-то чуть свет вышел на аэродром и вместе с техником Анисовым подвесил "Як" на козелки. Вскоре самолёт по-змеиному шипел сжатым воздухом, выпуская и убирая шасси и щитки - закрылки. В кабине с завязанными глазами сидел Конев, то и дело спрашивал:

Сколько?

Авиатехник, стоя на крыле, щёлкал секундомером и отвечал:

Две секунды! Секунда!

Много! - снимая повязку, заключил Конев. - В бою секунда жизни стоит, а мы на каждое движение рычага тратим две.

Так это ж вы вслепую, товарищ капитан, - возражал Анисов. - А другие - и зрячие, так пока найдут сектор газа, минута целая пройдёт.

Чепуха! Нужно все эти операции, вплоть до нажатия спусковых кнопок оружия, с завязанными глазами отработать. Довести их до автоматизма на земле! И потом только в воздухе - понял?! Так вот, передай инженеру о нашей с тобой затее. Пусть он распорядится подготовить машины, а я пойду к начальству.

Это было новым, и оно "помогло без аварий и поломок досрочно окончить лётную программу" - так было сказано в приказе командующего, объявившего благодарность Коневу.

В утренней молочной тишине неба купались 4 истребителя. Не всякий видевший понимал, что происходит. Уж если групповой воздушный бой, то надо бы хоть звеньями, как положено наставлением, а то - парами. Но это укоренялось новое, завоевывала право на жизнь та самая "пара", которая в войну стала основной тактической единицей.

Первый свои вылет на разведку в 3-й час войны Георгий Конев сделал в паре. В паре с Огурцовым над Тернополем он сбил первый Ме-109.

Война разгоралась. Враг лез, нахальный, жестокий, уверенный в скорой победе. Конев, не жалея себя, отстаивал Родину. Вскоре он стал заместителем командира полка по лётной подготовке, а называли его душою лётного состава. И не зря.

"С ним и в самом жарком бою не страшно", - вспоминают его ученики - Герои Советского Союза полковники Иван Мотуз, Алексей Дергач, Иван Сомов.

Шёл уже Февраль 1942-го. С Брянского фронта вылетели на Северо - Западный. На карте - древние земли, селения, раскиданные среди замысловатой вязи речек и озёр. Многих сёл уже и нет, спалены злобным фашистским огнём.

Сердце Конева сжалось от всего виденного. Всё больше накалялась ненависть к лютому врагу.

С Ильменя, с Ловати дули студёные ветры, мела колючая метель. Она выла у плоскостей самолётов, свиваясь жгутами, сугробилась по лётному полю.

Трактор с девушкой в полушубке за рулем тяжёлым бревенчатым клином медленно гладил волнистую взлётно - посадочную полосу. А вслед, пока не замело, с крыла на крыло качаясь, взлетали истребители. Взлетал и Конев.

Самолёты, нагружённые патронами, пушечными и реактивными снарядами, врезались в мглистую высь, уходили на Рамушево. Торопились заткнуть горловину, через которую питалась и дышала окруженная у Демянска 16-я немецкая армия фон Буша. На выручку этой армии пришёл фон Зейдлиц с войсками, собрался раскиданный по фронту Воздушный флот Рихтгофена.

Бои шли трудные, затяжные. В воздухе на одного нашего истребителя приходилось по 4 вражеских. За первые 2 месяца здесь Конев сделал 270 боевых вылетов - по 4 - 5 вылетов в день. Он исхудал, побледнел, но по-прежнему был энергичен и изобретателен.

Появилась группа фашистских асов. Шли слухи, что они дерутся на скоростных неуязвимых истребителях "Ме-115", что на "Яках" с ними не совладать. Некоторые наши лётчики, увидя красноносых "Мессершмиттов" асов, стали уклоняться от боя.

Конева это обеспокоило. Он знал, что боязнь, нерешительность - те же враги. От них те же потери в бою.

Вечером Конев пришёл в общежитие лётчиков. Крепкий ярославец Коля Ватутин подал ему гармонь.

Георгий Николаевич взял её с грустью - снова вспомнил Саню Серова, которому она принадлежала раньше. Славный был лётчик. Он погиб ещё на Брянском. Тогда Конев вот так жо зашёл в палатку. В углу на заправленной кровати Сани лежала осиротевшая гармонь. - Сыграйте, Георгий Николаевич, - попросили товарищи. - Санину любимую... Конев бережно взял гармонь, растянул, и из неё тихо, будто боясь разбудить навечно уснувшее Санино сердце, полилось: "Широка страна моя родная". Все умолкли. И только звуки колебали успокоившийся вечерний воздух да тревожили сердца друзей.

Теперь Конев не стал играть. Взяв гармонь из рук Ватутина, он поставил её на стол и решительно сказал:

Чепуха какая-то. У фрицев асы, а у нас что, нет их?! Вот Иван Мотуз, Николай Ватутин и Николай Шаров?

В полку шутили, что Шарова Конев подобрал из беспризорных. Для этой безобидной шутки имелись некоторые основания. Выходя однажды из кабинета командира дивизии, Конев заметил в углу коридора прикорнувшего лётчика.

Ты что тут делаешь?

Дремлю! - просто ответил Шаров.

Чепуха какая! Люди воюют, а он дремлет.

Так я ж просился, а меня посадили на связной "утёнок".

А хочешь ко мне на "Як" ?

Конечно! - оживился Шаров.

Конев тут же его оформил и увёл в полк. А там оттренировал до автоматизма на земле и без провозных выпустил в воздухю Так Шаров стал прекрасным истребителем.

Да мало ли у нас найдётся ребят почище фашистских асов? - продолжал Конев - Вот ты, Иван, пойдёшь ко мне в пару?

А як же, пиду, - согласился немногословный Мотуз.

И мы с Колей Ватутиным! - поторопился Шаров, будто боясь, что про них забудут.

Гитлеровские асы, чтобы нагнать страху, выкрасили носы своих самолётов в красный цвет - символ крови, - как бы заключал Конев. - А мы коки своих "Яков" сделаем голубыми. Пусть будут символом чистого неба. И небо мы очистим!

Правильно! - подхватили товарищи.

Так была образована первая группа охотников. На следующий день паре Конева довелось встретиться с вражескими асами. Дело уже шло к весне. На высоте 1200 метров с юго - запада к аэродрому медленно тянулись громады туч.

Пойдём вот сюда, - показывал на карте Конев маленькому, вёрткому в бою Мотузу. - Если тут никого, пройдём над "коридором". А обратно вот так...

Добре, Георгий Николаевич.

Пара "Яков" взметнулась в воздух и вскоре очутилась у края тучи. Как и предполагалось, "Мессеры" караулили. Два выскочили из-за тучи и бросились на Мотуза.

Конев круто развернулся и пошёл почти в лоб им, отсекая от напарника. Те не выдержали. Отвернув красные носы, они показали серо - грязные тонкие бока и ушли вверх. А оттуда вновь атаковали, стараясь втянуть в бой на вертикали. Конев разгадал их замысел и стал навязывать бой на виражах, зная конёк своего "Яка"...

Бой длился 5 минут. Наша пара навалилась на асов, и Конев сбил одного. Потом кинулся было за другим, но "Як" дернулся и сбавил скорость. Лётчик увидел на правом крыле выскочивший "солдатик". Он указывал, что вывалилась правая "нога". Попытался убрать её - механизм не сработал. И обоим лётчикам пришлось идти на посадку.

Так окончился первый бой с фашистскими асами и их новыми истребителями.

Вечером по этому поводу собрался митинг.

Ничего, мы отучим этих фрицев безнаказанно летать в нашем небе, - говорил Конев. - Подумаешь, асы, моща фашистская! Мы бы сегодня и другого сбили, да у моего самолёта лыжа вывалилась. А неуязвимость их нового самолёта - это чистейшая фашистская пропаганда. Эта машина всего - навсего модернизированный Ме-109. И бить его можно, особенно на виражах...

Конечно, этот истребитель по всем показателям был сильнее Ме-109, но нужно было поднять дух лётчиков. И в самом деле, робость ушла, они вскоре сбили ещё одного аса, и дело пошло.

Но истребителей в армии было мало. Их не хватало для сопровождения штурмовиков. И командование решило отработать технику воздушного боя штурмовиков с истребителями. Для этого нужен был не только опытный инструктор, на и хороший организатор. Выбор пал на майора Георгия Конева. И вот он - старший инспектор Воздушной армии.

Этот не засидится в штабе с бумагами, - говорил командующий армией.

И не ошибся. Тут же началась теоретическая подготовка, а потом и учебные воздушные бои "Илов" с "Яками". Вскоре наши штурмовики стали смело вступать в бой с "Мессерами" и нередко побеждать их.

А Коневу хотелось большего. Как-то пасмурным деньком над аэродромом бреющим пронёсся Ме-109. У границы аэродрома он взмыл ввысь и, развернувшись, пошёл на посадку. Техники и лётчики кинулись к "фрицу". А он, как у себя дома, зарулил на стоянку и выключил мотор. Все напряжённо ждали: что-то сулит этот необычный визит. А высунувшийся из кабины лётчик широко заулыбался.

Так это же майор Конев! - удивились бывшие однополчане.

Был майор, а теперь подымай выше - подполковник! - весело сообщил Конев.

Поздравляем, товарищ подполковник!

Ну, вот вам и Ме-109F... Раскапочивай-ка его, братва! Поглядим, каков он там внутри.

Проворно защёлкали замки капотов, и перед собравшимися оказался раздетый "Мессер". На нём потом Конев провёл сравнительные бои с "Илами" и "Яками". И лётчики убедились, что владеющему техникой боя этот истребитель не страшен. Особенно на виражах. На полный круг "Яку" требуется 18 секунд, а Ме-109 - все 20. А 2 секунды в бою - дело немалое.

Ну вот, - указал Конев на бронеспинку. - Фашисты на пушку нас брали, а мы раскисли. Смотрите, броня-то не толще, чем у "Яка". Крупнокалиберная бронебойка свободно прошивает её.

Конев никогда не чуждался черновой работы. Он любовно, как выращивают цветы, учил молодёжь искусству войны на земле, водил их в первый бой туда, где жарче. Как опытный калильщик, "в меру нагревал и в меру охлаждал", и оттого они выходили накрепко закалёнными воинами.

"Моя победа - победа моего учителя подполковника Конева", - писал в "Соколе Родины" лейтенант Городний. Да разве один Городний? Так мог сказать каждый, кто зал его.

Как-то в конце Июля перед вечером прошёл грозовой дождь. Пахло весной. Вместе с Николаем Ватутиным Конев отправился в столовую.

В углу на столе стояла начищенная артиллерийская гильза с полевыми цветами. Сели. Конев понюхал цветы и начал:

Слушай, комбат, тебе не надоело в одном полку?

Да отчего ж, Георгий Николаевич? Разве плохой полк - недоумевал добродушный Ватутин.

В том-то и дело, комбат, что хороший...

Слово "комбат" к Ватутину пристало ещё в 1941 году на Орловщине. Наши войска тогда с трудом сдерживали напиравшего врага. Конев и Ватутин вылетели на штурмовку, пришлось углубиться. По дорогам шли бронечасти. Истребители на бреющем выскочили из оврага н сбросили бомбы. Зашли и ещё сбросили. Шедшие параллельно друг другу танки и транспортёры смешались. От разрывов бомб одни, как ошалелые, кружились на месте, опрокидывались. Другие бросались в стороны, налетали друг на друга. Тёмные фигурки выскакивали из транспортёров, в страхе рассыпались и точно прилипали к земле. Потом эти фигурки оправлялись от страха и палили по "Якам".

Конев и Ватутин ещё раз, как бы подчищая свою работу, прошлись по ним из пушек и пулемётов и направились обратно.

Горючего бы хватило. А тут на пути попались фашистские орудия. Они стреляли по Орлу. И Конев не смог пройти мимо. Он качнул крылом, и самолёты, наклонив носы, пошли на батарею. Ещё заход - и та затихла.

Теперь не дотянуть до своего аэродрома. Под Орлом есть Становой Колодезь, там стояла авиация, пошли туда. Сели, кругом пусто: ни авиации, ни горючего. Последняя машина отправляется в город, где ещё задержался штаб.

Ты, Коля, поезжай с машиной в штаб, требуй горючего, а я тут оборону организую, - распорядился Конев.

Из отходивших групп бойцов и командиров Конев сформировал 2 батальона и занял оборону. Только окопались, на аэродром прискакал кавалерист. Он был без седла и в лётной форме. Это Ватутин. Он проворно соскочил с коня, доложил, что в городе ни штаба, ни горючего. А немцы уже на окраине Орла.

Чепуха какая-то, - сказал Конев. - Не спичку же под боевые самолёты? На всякий случай я с твоего самолёта бензин перелил в свой. Можем на одном улететь. Но я думаю так: ты остаешься командовать батальоном и вообще обороной, а я слетаю в Лианы, пополню боекомплект и привезу горючего. Самолёт фрицам не отдавать. В случае чего помогу с воздуха...

Они обнялись, и Конев улетел. Вскоре в сопровождении коневского "Яка" появился бомбардировщик. Из своих баков он заправил ватутинский самолёт, оружейник пополнил боекомплект, и наши истребители снова пошли в бой...

Этот и другие эпизоды пронеслись в их памяти, пока лётчики разговаривали в столовой.

Ну так как, комбат?

Да я не знаю, о чём вы, Георгин Николаевич? - всё ещё не понимал Ватутин.

А вот о чём, Коля. Мне предлагают полк, - он назвал номер. - Пойдёшь комэском?

Так это ж трудный пoлк, Георгий Николаевич.

А если бы не трудный, так зачем мы там нужны?

Конев принял командование полком. И тут его сразу полюбили, как и в прежнем. Но человек с боевой натурой, он не мог пользоваться правами командира полка: меньше летать самому - больше руководить с земли. Если он лично не побывал в бою, ему казалось, что день прожит бесцельно.

Никому не высказал тогда Конев, что у него на сердце. Как всегда, весёлый, добрый и строгий, он, в тот трагический день, садясь в самолёт, крикнул:

Ну, друзья, полетим, срубим пару фашистов в подарок Новому, 1943 году!

Срубим, товарищ подполковник! - поддержали лётчики.

И вот пары Конева и Ивана Сомова, разворотив морозный снег, ушли в небо. Сомов летел правее Конева метров на 200.

Иван, возьми повыше! - послышалась команда Конева в шлемофоне Сомова.

Сомов перешёл в набор высоты и вдруг увидел пару Ме-109. Они с принижением хищно шли прямо в хвост самолёту Конева.

Георгий! "Мессеры" на хвосте! - делая полупереворот, крикнул Сомов и бросился навстречу врагу, чтобы отсечь его от Конева.

Но было поздно. Сомов уже держал фашиста в прицеле, но тут из пушек "Мессера" вырвались снаряды и понеслись в самолёт командира. Сомов в ту же секунду нажал гашетки, сделал горку и увидел, как падает горящий враг. В этот миг и произошёл взрыв командирского самолёта.

Сомов осмотрелся. Парашютистов нет. Осколки взорвавшегося Ла-5, словно осенние листья, покоряясь судьбе, падали на припльменское междулесье. А с ними и чистая, не даром прожитая, 30-летняя жизнь человека, родившегося в русской деревеньке Кардаиловке, что близ Песок на Хопре - реке.

Ивану Сомову хотелось пойти вслед осколкам, в последний путь проводить своего командира. Но надо было драться, отомстить врагу. И бой продолжался...

Перед этим Георгий Конев писал жене:

"Натусик, я сейчас спешу. Времени нет ни минуты. Чувствую себя бодро и воинственно. Успешно уничтожаем фашистских бандитов. За муки людские и ваши с Волей я готов биться до конца - жить или умереть. Но мы победим и мы будем жить! Эх, как я соскучился, как бы я расцеловал вас!..."

Так верил он в победу и так любил народ свой, семью.

Вечер 31 Декабря 1942 года. Уже 6 часов, как нет в живых Георгия Конева. В завьюженной землянке полка собрались механики, оружейники, лётчики. Всегда тут было шумно: звенела гитара, переливались песни с шутками. Часто сюда заходил командир Конев. Он умел вложить в свою шутку и лёгкий дружеский упрёк, и остроту суровой командирской критики. Умел для каждого найти нужное слово. У одних оно вызывало дружный смех, у других смущение и краску на лице. А теперь тихо, точно сердце вынули из каждого. Казалось, даже дрова в печке потрескивали приглушённо.

Склонился над столом у аккумуляторной лампочки Ватутин. Дрожащим голосом читал коллективное письмо в газету "Сокол Родины":

"Мы его любили за прямоту, за откровенность, за то, что не терпел лжи и хвастовства. Бьп он прост и честен, отличался той покоряющей внутренней чистотой, которой обладает настоящий советский человек, хороший большевик, живущий для своего народа.

Если бы вздумалось кому писать книгу о герое нашего времени, то надо писать её с Георгия Конева - этого человека с красивой русской душой..."